«Вулканическая» «Аида» и питон для страсти. Как в Мариинском репетируют первую премьеру-2025

На Новой сцене Мариинского театра репетируют оперу Верди «Аида» — над постановкой работает интернациональная команда (редкий случай по нынешним временам): итальянский режиссер Джанкарло дель Монако, испанские художник по декорациям Антонио Ромеро и художник по костюмам Габриела Салаверри. Премьерный блок спектаклей пройдет 7–11 февраля, и город уже обсуждает, что на сцене появится живой питон. «Фонтанка» заглянула на репетицию, оценила риски и поговорила с создателями постановки.

Просто день в театре, ничего необычного: по коридорам ходят люди в леопардовых «шкурах», тонких золотистых плащах, к стене прислонено опахало, монтировщики вывозят из-за огромных врат со скарабеем на сцену огромный же золотой трон, украшенный скульптурными изображениями бараньих голов.

От окружающих грандиозных декораций захватывает дух: на сцене — самый настоящий древнеегипетский храм, во всю высоту зеркала сцены, с исполинскими фигурами, испещренными иероглифами стенами. И все здесь — черного цвета, будто вулканическое: если посмотреть вблизи, то стены окажутся пористыми, с небольшими поблескивающими вкраплениями.

В театре подсчитали: на изготовление декораций в мастерских ушло 78 кубических метров материала. Также было созданы 400 костюмов, 100 щитов, 100 масок и множество других предметов реквизита и бутафории.

Разгадка таких черных декораций — в режиссерской интерпретации.

«В длинной истории Египта мы нашли очень интересный период, когда он был завоеван Суданом и там появились чернокожие фараоны, — рассказывает Джанкарло дель Монако. — Это потом египетскими царями становятся выходцы из Греции. А наш исторический период ограничен восьмьюдесятью годами. У нас фараон черный, вся сценография черная, масса очень красивого, разнообразного черного цвета. Идея этого черного сияния возникла благодаря археологическим находкам: было обнаружено множество статуй фараонов, изготовленных из черного вулканического камня. Сцена будет выглядеть так, будто она покрыта вулканической пылью и песком, среди которого будут поблескивать кристаллические „стеклышки“, ведь, как известно, в производстве стекла используется песок».

Оркестр начинает играть, дирижер то и дело останавливает исполнение, обращая внимание музыкантов на нюансы. На фоне декораций посреди сцены появляется солист — но его пение, кажется, «теряется» среди скульптур, так что в партер долетает лишь отзвук, будто из-за стеклянной стены. Дирижер из ямы обращается к режиссеру в зале: нельзя ли солисту встать поближе к авансцене? Режиссер разрешает: на два метра — не десять! Пробуют еще раз, по-новому — уже чуть лучше. Но дирижер снова останавливает оркестр: выясняется, что еще и солист не слышит оркестра. Помощника режиссера просят усилить звук, который подается на сцену. Ищут такую возможность.

На сцене появляется хор, те самые люди в «шкурах». Вокалисты, ожидая своего выхода, сидят на креслах в зале и, наблюдая за тем, как у коллеги на сцене длинный подол воздушной накидки цепляется за шершавый пол, вспоминают байки из практики: «А вот, помню, меня в „Орлеанке“ (опера „Орлеанская дева“. — Прим. ред.) убивают. Я лежу весь грязный, а подошвы — чистые! Белые, сияю своим 45-м размером…»

В это время на сцене происходят трансформации: она выстраивается «лесенкой», хотя поначалу кажется, что вся сцена переворачивается так, что мы начинаем видеть ее сверху, как в кинематографическом плане «взгляд Бога». Но постановщикам не нравится, занавес закрывают, за ним продолжается работа (о которой свидетельствуют обрывки фраз, произнесенные в микрофон), а на авансцене солистка — Татьяна Сержан (Аида) — исполняет арию с оркестром.

В перерывах репетиции «Фонтанка» успевает задать вопросы создателям спектакля. Это их не первое сотрудничество даже в России: в 2024-м они уже поработали вместе в таком составе над «Риголетто» для Большого театра. В случае с «Аидой» художник Антонио Ромеро объясняет, почему мы видим статуи и стены храмов не только черными, но и поврежденными, как будто войска Наполеона уже побывали в этих краях (меж тем действие «Аиды» разворачивается во времена фараонов).

«Потому что основная идея — это некий сон человека о Древнем Египте, — говорит он. — Это современный Египет, в котором мы можем обнаружить эти все руины Древнего Египта, но всегда с мечтой о том, что произошло в прошлом, это грезы о Египте, который был, поэтому мы все видим в руинах».

По словам Антонио Ромеро, на сцене не воссоздавали никаких конкретных архитектурных памятников, работая с историческими источниками «не буквально». Однако в последней сцене, сцене смерти, использован образ Розеттского камня е(памятник древней письменности, хранящийся в Британском музее, — стела с тремя идентичными текстами, написанными египетскими иероглифами, египетским демотическим письмом и на древнегреческом языке, их сопоставление помогло ученым дешифровать египетские иероглифы. — Прим. ред.). Тексты с него буквально не воспроизводились.

«В истории постановок никогда не было черных „Аид“», — с гордостью рассуждает режиссер Джанкарло дель Монако. Он рассказывает о том, как черный цвет помогает ему создать подходящую мрачную, гнетущую атмосферу.

А вот живой питон режиссеру понадобился, чтобы передать страсть.

«Наша героиня ждет любви, ждет близких взаимоотношений с любимым человеком, — рассказывает режиссер. — И какие-то животные могут из себя представлять вот это сексуальное, эротическое желание. Например, длинная шея у лебедя — помните, „Леда и лебедь“? Длинные тела в мифологии напоминает о мужской сексуальности. И питон в этой версии должен подчеркивать ее сексуальные желания».

Чтобы передать чувства героини, использовали по-настоящему «тяжелую артиллерию»: двух с половиной метровый питон весит 20 килограммов! И его появление на репетиции производит фурор.

«Вы боитесь?» — интересуется у «Фонтанки» режиссер. «Да», — приходится признаваться, не вдаваясь в подробности о том, что угодить в собственные новости хотелось бы меньше всего.

«Это же не ядовитые змеи из лесов — они живут с людьми в домах, — успокаивает „Фонтанку“ режиссер. — Это очень приятный питон. Они кушают регулярно».

«Змею на сцену!» — Serpente! — проносится по сцене. Поднимается занавес, и по центру сцены оказываются две девушки, тело одной из которых обвивает змея. Артисткам тут же подсказывают, как правильно держать животное, — но все равно вид высовывающегося языка, который змея то высовывает, то прячет обратно, вызывает морозец по коже.

«Идите сюда, вот, сфотографируйте, — не забыл о присутствии журналиста режиссер. — Смотрите, какой красивый!»

В театре рассказывают, что ползучему артисту (-ке) — 15 лет, хозяйка сидит рядом на всех репетициях. Животное никогда не бывало в дикой природе, выкормлено в семье и всю жизнь участвует в разных коммерческих праздниках. Всего в семье питонов два — побольше и поменьше.

Сцена с питоном — всего около пяти минут. С ним немного танцуют, потом переносят на кровать — к героине Амнерис.

Как режиссер не боится питона, так не боится он и серпентария человеческих отношений. В ответ на вопрос, как он решился ехать сейчас ставить спектакль в Россию, не опасаясь собственной «отмены» в профессиональном сообществе (а спектаклей у него за всю его карьеру было множество в крупнейших городах мира), — он коротко отвечает, что «он русский» и у него «русский паспорт»: «Я не боюсь никого. Я делаю то, что мне нравится делать».